– Знаете, – пули!

____________________

Что произошло?

Бастовавшие, сломав заборы домов Фентефефрева, Психопержицкой, прогнав Фентефефревых, Психопержиц-кую, Савву Совакина и Гридоедова, хлынули чрез заборные сломы под Тителев флигель, к которому было подъехали городовые с машинами; и баррикады устроили, мигом поленьями вход заложивши и встретивши залпом полицию; из ледника выволакивать стали какие-то ящики; и через сломы забора утаскивали: на завод.

Появились солдаты; и весь укрепленный район (дома Тителевой, Фентефефрева, Психопержицкой, с заводом) они обложили; всю ночь перестрелка была.

Поговаривали, что орудие выслано, чтобы… картечью тарахнуть: и Тителевский особняк разнести, коли сопротивление продолжится.

И за забором, в той части, которая в Козиев смотрит, десятка отборная вооруженных рабочих и интеллигентов, дружинников, ночь просидела, чтоб, коли понадобится, – – тарарахнуть: —

– Ликоленко,

Ланя Клоблохова, Кай Колуквйрций, Лювомник, Как-тацкий, Достойнис, Маман, Малалайкен, Шевахом; —

– Устин Ушниканим; командовал!

Точно такая же десятка сидела – перед Гартагаловым; здесь – Огурцыков, Бабарь, Осип Пестень, Корней Жутчу-чук, Уртукуер, Осиним Онисьев, Терентий Трещец, Галда-ган Николай Куломайтос; —

– командовал: —

– Джемал-Оснаки!

А третья десятка, – для связи, – в которой поробче народ, между флигелем и ледником; и она – про запас: —

– Крысов, Личкин, Лиднилин, Орловиков, Сима Севчосенков, Лев Андалулин, Пусков, Ангелоков, Павлин Шлингешланге, Ефрем Пендерюлев.

Мардарий Муфлончик – над всеми начальник; Терентий же Тителев как в воду канул.

Всю ночь выносили тюки, несли стражу, простреливали; распевали: «Вставай, подымайся», «Интернационал»; Шлингешланге шутливые песенки складывал:

Утро: дым.

Руки вверх!

Баба-Агния, брат Никанор, брат Иван, Владиславик, Лизаша – закупорились: пули свищут; и покает пробками; тут, тут, там, там, как отрезаны: выхода нет; на растоптанном снеге в окне перебег курток кожаных.

Пок, пок —

– тут, тут!

При Лизаше, которая бредит, дежурят по очереди: Никанор, Серафима; профессор же в ярком, как тропик, халате, как мумия, остолбенело сидит у окна, без очков, с утомленным, осунувшимся, дико недоуменным лицом; он кровавым изъятием глаза вперяется в стекла; повязка лежит на коленях; шрам – сине-лилов.

Как бурьянники, – космы.

Он слушает шопот – за дверью:

– У вас деньги есть?

– Ни гроша, – эдак-так: а – у вас?

– То же нет.

– Положение: нищие!

– Не до того!

Озирается, как провинившийся пес, – на малютку, которая лишь заглянула; у ней на руках Владиславик; в глазах ее выпуклых – жалоба, даже укор:

– А?

На «а» – опускает свой глазик, не выдержав взгляда: и жалко, сутулится: разуверенье, упадок, бессонница: глазик, как точечка, – тйкитак, тйкитак, – мимо нее:

– Ничего-с!

– Как-нибудь!

И —

– «пок» —

– пукает: пулей.

Вполне укоризненным морщем глядит Никанор после давешнего; точно он говорит:

– Где моя кочерга?

Серафима из жалости лишь подавляет свое отвращение… к щетке; когда за спиной его шепчутся (это – Лиза-безденежье их, и дурацкое их положение), – кажется, речь – о нем.

Он хотел призвать милость на голову падшего, чтоб, примирив отца с дочерью, всем доказать: состраданием испепеляется злоба; а что сделал? Друга сразил, отнимая открытие, даже – жену; дрался с братом; малютке нанес оскорбление: щеткой.

Из принципа, собственным опытом вызванного, поступил, этот выявив опыт:

– Взять в корне!

Его – осудили; он – путаник, добрые чувства которого вихри посеяли, – выскочил – под балаганные бубны: со щеткой в руке.

Между миром и ним все – вторично обрушено: он – как в ядре, из которого выстрелили – в звезды звонкие.

Видно —

– Высоко залетели, профессор.

Пал глубоко полосатый паяц в балаганный свой люк!

Тут – ударили в бубны!

Нет, —

– залп!

____________________

Но не видели, как бросилась кучка рабочих под сломы забора, отстреливаясь, как солдаты, городовики, побежали за ними.

Туп-туп-туп – под окном; это – к ним; вот квартальный махается шашкою; вот Серафима бросается, чтоб защитить, на колени, хватаясь за полы халата; за ней Никанор перепуганный – ту-ту-ту-ту!

И сейчас же за ним:

– Руки вверх!

В дверях – дуло; и – шашка.

И брат, иронически локти под боки, ладони подбрасывает, вздернув плечи – на брата, Ивана:

– Белиберда, брат!

Серафима, простерши ладони свои, – без иронии:

– Я – принимаю.

Он, не поднимая руки, не повертывая головы к наведенному дулу, кровавым изъятьем смотрит в окошко, не слыша удара чудовищного, от которого – вдребезги стекла; он ими осыпан; он не осязает мороза из рамы пустой.

Он не видит —

– как крыша взлетает под небо, как дым выбухает, бросаяся с нею, как рушится ржаво рыжавый косяк, вместе с жолобом, с кремово-бледным веночком!

____________________

Так все, что любило, страдало и мыслило, что восемь месяцев автор словесным сплетеньем являл, вместе с автором, – взорвано: дым в небесах!

Что осело, что – пырснью отвеялось? Кто – уцелел, кто – разорван?

Читатель, —

– пока: —

– продолжение следует.

Кучино. 1 июня 30 г.